Наверное, ему стоило догадаться, что так и будет, и забить на свою идеальную посещаемость, оставшись дома и зарывшись в одеяло вместе с обезболом. Погода в Питере с самого утра никак не может решить, разразиться ли ей очередным штормом или так и остаться тоскливой сыростью, а его чертовы ноги, вторя ей, то и дело вспыхивают отголосками боли, не серьезными, но заметными, которые исчезают буквально за пару секунд.

Алтан к такому за годы после аварии уже привык. Врачи говорили, что поможет реабилитация, регулярные занятия спортом — но они лишь ослабили приступы, не убрав их окончательно. Так что, в плохие дни, было легче выть в подушку, закидываясь таблетками, а не бродить по коридорам института с этажа на этаж, сдерживая раздражение на идиотов-сокурсников, некоторые из которых сюда поступили явно по блату.

Которых не выгнали из семьи за то, что получилось поступить сюда, а не по указке дедушки в Китай, лишив денег и хорошо хоть, квартиру оставив — и то он подозревал, что это было благодаря сестре.

Но сегодня была чертова история, и Алтан, как самый позорный слабак, не мог ее пропустить. Конечно, он был такой не один: предмет, который в любом другом вузе прогуливали бы все, у кого он не профильный, был одним из самых посещаемых.

Как раз из-за преподавателя.

На самом деле, на историка он походил в самую последнюю очередь. Алтан, когда в первый раз его увидел, даже не поверил, решил, что кого-то на замену дернули, с какой-нибудь физкультуры там или маркетинга, но нет.

Тот, и правда, оказался с исторической кафедры, и предмет свой знал — лекции отличались от скучных школьных уроков, несмотря на то что все эти даты самому Дагбаеву всегда были неинтересны. Учил, конечно — как иначе, если хочется золотую медаль, — но без особой любви и интереса.

Интереса не было и сейчас, если не считать, конечно, интереса к преподавателю, но слушать его и правда было не скучно.

Так что он не пропускал ни одной лекции, устраивался где-то в середине, чтобы не слишком бросаться в глаза среди остальных — и безбожно залипал, с трудом заставляя себя вести конспекты, потому что куда важней было отслеживать взглядом двигающиеся под одеждой мышцы, любой кусок татуировки, который был доступен глазам, и, наконец, само лицо, с такими светлыми, красивыми глазами и шрамом через бровь. Интересно, откуда он появился? Походило на что-то, что могло быть у каких-нибудь людей из клана, но вряд ли такие читали лекции студентам, и точно у них не было такой мимики - что хотелось отлавливать каждое выражение лица, запоминая.

Вероятно, ему повезло, что жизнь с дедом научила его держать безразличное лицо и презрительный взгляд в почти любой ситуации — конечно, это привело к тому, что он так и не нашел толком общего языка ни с кем из одногруппников, но зато мог быть уверен, что если кто и заметит его слишком уж явное внимание к Вадиму Дольфовичу, то решит, что Алтан просто снова пытается найти, в чем можно доебаться до преподавателя.

Репутация у него уже успела сложиться именно такая. Понаехавший (угу, прямиком из роддома), самовлюбленный, наглый и слишком умный. Не стесняющийся задавать вопросы, поправлять лекторов и писать докладные, если те пытались отомстить низкими оценками.

Алтан подозревает, что его планируют выгнать на первой же сессии – но, опять же, уверен, что не даст для этого повода.

В конце концов, он и правда та еще сука и знает больше остальных.

Так что, конечно, никто и не может заподозрить, что под внимательным холодным взглядом, направленным на историка, скрывается не «давай уже, ошибись хоть в одной дате», а «боже, как же хочется ему отсосать».

Но даже в свои восемнадцать Алтан прекрасно понимает, что такие мужики в 99% случаях гетеро.

Поэтому пар он спускает у себя дома, на стримах, которые стали неожиданной отдушиной. Начались они еще в августе, когда дед заблокировал все его счета, оставив без средств к существованию, а сам Алтан решил попробовать прикола ради то, о чем все так много писали в интернете. Зарегистрировался на сайте, выбрав себе нейтральный псевдоним "Гладиолус", купил камеру, а небольшая коллекция игрушек у него уже и так была припасена.

И, неожиданно – ему понравилось. И он тоже понравился, если судить по тому, что с деньгами у него проблем больше нет. Вероятно, показывай он лицо, платили бы больше, но у него еще есть инстинкт самосохранения.

Если дед поймет, что он настолько позорит род, его тут же пристрелят нахрен. Алтан и так уверен, что тот в курсе его подработки — все же, татуировки более чем примечательные, пусть и в обычной жизни он их не светит, — но не вмешивается, пока никто не может доказать, что это бывший наследник Дагбаевых.

Скорей всего, ему должно быть стыдно, но, в целом — похуй.

Алтан никогда в жизни не получал столько комплиментов, сколько на этих стримах. Даже собственные ноги перестали казаться такими уж страшными.

…А то, что после сентября он постепенно поменял все свои дилдо на другие, побольше, конечно, просто совпадение. Он ведь даже не знает, какого размера член у Вадима, только как-то слышал краем уха хихиканье и перешептывание студенток курсом постарше, но, скорее всего, те тоже только додумывали.

А может, и нет. Но если Вадим снисходит до студенток, то Алтан, пожалуй, просто умрет от зависти на месте, а ему этого не хочется, так что лучше он будет думать, что тот придерживается всевозможных этических норм и чуть ли не целибат сохраняет.

Алтан пиздец жалкий, но пока об этом никто не знает — стыдно только перед собой.

Но, конечно, бесконечно везти ему не может

В самом конце пары ноги решают, что хватит с них этих природных выкрутасов, и высказывают свой протест такой резкой вспышкой боли, что Алтан лишь чудом успевает сжать губы и ручку так, что та, кажется, в его пальцах чуть ли не ломается, чтобы не застонать вслух.

Он медленно выдыхает, зажмуривается, трет лоб и — боже, как же больно. Надо было выпить таблетку заранее, лучше полпачки сразу, но кто же знал, весь день все было терпимо, он надеялся, что обойдется и основной приступ если и будет, то завтра.

Студенты вокруг шумят, собираются, и Алтан позволяет себе тоже медленно, неловко запихнуть вещи в сумку, и поворачивается к проходу — благо, сидит прямо у него. Смотрит на ступеньки вниз и впервые жалеет, что не выбрал первый ряд, но, наверное, даже смысла нет. Ноги в таком состоянии его никогда не держат, так что даже встать возможным не представляется.

Он сжимает губы, сдерживая раздраженное шипение и едва ли сейчас думая о том, остался ли кто в аудитории. Трет икры, но сейчас даже нажима от собственных пальцев не чувствует.